Юрий Карабчиевский, писатель (Москва)

1. Есть такие явления на земле, которые делают жизнь невозможной. Но в данный момент, не для кого-то конкретно, а вообще - жизнь. Бабий Яр - из таких. Жить на свете в то время, когда существует Бабий Яр - невозможно, постыдно, недостойно. Но мы живем. Не знаю, почему. В нас работает какой-то не зависящий от нас механизм, устанавливающий позорное равновесие плохого и хорошего. Хотя на самом деле никакого равновесия быть не может, это очевидно. Бабий Яр. Даже если бы он был один, если бы это был единственный случай массового замучивания людей, перевесил бы все добро за все времена. Но это я говорю сейчас, неторопливо размышляя. А тогда, когда я о нем узнал, а тем более, когда увидел тот жуткий памятник, с мускулистым матросом и мужественным партизаном, то думал, честно говоря, не столько даже о тех, кого там убивали (не совсем там, в другом месте, я знаю...) сколько о мерзости нашего теперешнего относительно мирного существования. Там было написано, если не ошибаюсь: "На этом месте немецкими фашистами было убито 100 тысяч советских граждан". Вот это "советских граждан" - было самое страшное. Это было их повторное уничтожение - тех тысяч уже однажды убитых евреев, менее, может быть, жестокое, но не менее циничное. Евреи приходили сюда - помянуть евреев, антисемиты приходили сюда - проклясть евреев, но евреев при этом как бы и ни было, их не просто один раз расстреляли и сбросили в ров друг на друга - их перманентно стирали из памяти, изгоняли не из жизни - из смерти. Вот, по-моему, самое страшное в этой истории. Мне не шибко понравилось то, что тогда, лет тридцать назад, написал Евтушенко, но сейчас к этому стихотворению отношусь иначе. Это тот случай, когда поэтические достоинства отступают на задний план, а вперед выходят - совесть, порядочность, мужество, это то, что называется: "сказал за всех..." А жить все равно - невозможно...
2. У меня очень мало оптимизма в вопросе сочувствия одного народа другому. Человек человеку - да, может сочувствовать, порой - до самоотверженности и жертвенности. Но народ народу... Это слишком тяжеловесные, слишком инертные и слишком эгоцентрические конструкции. Человек может быть самоотвержен, народ - нет. Он всегда замкнут на собственные нужды и в ущерб себе сознательно никогда не поступит. И боль чужую как свою - не почувствует.
3. Я был в Армении во времена Сумгаита, и Ходжалы, и Баку, и Кировабада. Разговаривал с девочкой, которую изнасиловали восемнадцать человек, а сестра ее пряталась под кроватью. И с братьями, на глазах у которых проломили голову их отцу, и они на матрасе оттаскивали его из комнаты в комнату, облитого кровью, отступая перед толпой громил, а когда отступать стало больше некуда, бросились на нападавших с ножами, и те неожиданно отступили ... Это было в 88-м году, три года назад. А недавно в армянском селе в Карабахе убили тринадцатилетнего мальчика, предварительно отрезав ему уши... Нет, я не верю ни в какие уроки. Уроки извлекают лишь те, кто и так учен. И научить можно только того, кто хочет учиться. Нам хочется видеть зло под отдельной вывеской, чтобы точно знать, заведомо: вот оно там. А оно возникнет в совсем неожиданном месте. Например, мы говорим себе: "Понятно, ислам - жестокая религия, особая этнопсихология... Но вот грузинские боевики-христиане издеваются над мусульманами- осетинами - и все наши построения ломаются. А потом узбеки-мусульмане режут мусульман-турок...
И все же, наверное, во всех этих случаях, имеем дело с проявлением того, что можно было бы, никак не обижая ни отдельных людей, ни целых народов, назвать азиатчиной. Может быть, в этом объединении - ключ и какая-то все же надежда? Я имею в виду- в европеизации.
4. Конечно, можно возразить, что немцы... Но тут, пожалуй, все-таки есть несомненная эволюция. Европа все-таки, при всех исключениях, несравнимо более сейчас защищена от всплесков народного идиотизма. Нет нужды говорить, что "Европа" - понятие уже не столько географическое, сколько правовое и социокультурное Англия, Франция, Япония, Тайвань, Голландия и так далее... Если есть путь - то он в европеизации, но это путь теоретический, умозрительный. Честно говоря, я не думаю, что в обозримом будущем по нему пойдут все народы и страны. Все-таки наше - каждого - спасение в этой жизни - в ограниченности нашего воображения. Если бы не этот защитный рефлекс, мы бы все должны были покончить с собой, едва узнав об Освенциме, Сумгаите или Бабьем Яре. "Страшно жить на этом свете - в нем отсутствует уют. Ветер воет на рассвете, волки зайчика грызут". Но мы, вместо того, чтоб вернуть билет, как Иван Карамазов, ставим на стол перед телевизором тарелку с картошкой и курицей, жуем и смотрим, как волокут очередной изувеченный труп, не забывая, впрочем, сокрушенно качать головой. Не знаю, наверное, раз уж мы такие живучие, надо хоть говорить, не молчать, и не только к датам, и не только массово, и не только после, а лучше бы в тот же момент... Помните, Юрий Власов года три - четыре назад на вопрос из зала, что он ненавидит больше всего на свете, ответил кратко: "Коллективное презрение!.."

Мирослав Маринович, философ (Дрогобыч)

1. Бабий Яр вошел в мою жизнь еще в юношеском возрасте как трагедия "с двойным дном": официально - как братская могила СОВЕТСКИХ ГРАЖДАН и неофициально, о чем говорилось чуть ли не шепотом, с оттенком протеста против власти, как кровавый след геноцида ЕВРЕЕВ.
Бабий Яр наряду с нашими символами сатанинской жестокости стал для меня свидетельством того, что человечество действительно тяжело больно особым видом эпилепсии. Время от времени, с прискорбной регулярностью, оно должно сорваться, упасть (вспомним, эпилепсию в народе называют "падучей") в конвульсиях террора, садизма и ужаса, чтобы потом опомниться и, утирая кровавую пену, искупать тяжкий грех. Слово "должно" здесь - дань истории, но не фатальный прогноз на будущее.
2. Да, Бабий Яр - это символ, прежде всего, геноцида еврейского народа. И любое замалчивание этого факта не только наполняет души евреев скорбью и обидой, но и искажает мировую историю. Допускаю, однако, что в сознании многих еще граждан бывшего Союза слово "советский" заслоняет явно национальную направленность истребления в Бабьем Яре.
Но острота осознания национального горя часто становится причиной другой аберрации истории - осознание себя "самым обиженным народом". Такая проблема стоит перед многими народами, а не только перед евреями. К примеру, какую бы муку ни испытывало мое сердце украинца при виде фотографий полуразложившихся трупов жертв голода 33-го или осознания кровавых покосов моего народа во время гулаговских жатв, я не имею права забывать ни о Бабьем Яре, ни о трагической прикованности армян к Кавказским горам и ужасов их не менее регулярных геноцидов. Не смею забывать о кампучийских экспериментах и о растерзанном теле курдского народа.
Есть что-то противное Богу в попыытках возвысить свои страдани над страданиями других. Так можно не заметить полуистлевшей украинской вышиванки во рвах Бабьего Яра и маленькой звезды Давида, например, в Дрогобычской пыточной НКВД.
4. Отвечая на вопрос, как защитить себя от самоубийства, я все же не могу обойти религиозную перспективу мира, которой доверяюсь и без которой не представляю себе будущего. Человечество - не барон Мюнхаузен и не вытащит себя из трясины за ворот. Феномен помощи со стороны Отцовской руки должен проявиться обязательно. Но для этого нужна одна предпосылка: человечество должно отважиться на мощное волевое усилие в сторону Добра, на которое и откликнется Небо.
Если же возложить свои надежды на Зло, которое в наше время проявляется в межнациональной или межконфессиональной ненависти, военной агрессивности и насилии, то нам и откликнется Зло. Но это будут сумерки мира, после которых настанет ночь.
Если мы стремимся к торжеству Добра, то должны выявить его в себе, в людях и в мудрых правилах сожития. Каждый должен стать сам себе мессией и довериться законам Добра, не оглядываясь на то, много ли людей вокруг пошло тем же путем. К сожалению, эту задачу нельзя разложить на четкие параграфы политической программы. От катастрофы нас спасет не политическая партия, а человеческое сердце.

Григорий Померанц, философ (Москва)

1. Бабий Яр -это место, где могла лежат моя мама. Она вовремя уехала, но могла бы и не успеть. Это место, где киевская номенклатура хотела устроить стадион.
2. Никакой общей памяти геноцида нет. Немцы ужаснулись тому, что сделали их отцы и деды. Турки не ужаснулись и по-прежнему ненавидят армян. Я немного упрощаю, но такова позиция правительства и ведущих газет.
В XX веке было много массовых убийств, убийств целых категорий людей, вредных сточки зрения полунауки. Иногда убивали по этническому признаку, иногда по социальному Второе следовало бы назвать не геноцидом, а стратоцидом (например, ликвидация кулачества как класса). Я не берусь судить, что хуже. По-моему, об этом правильнее всего писал Вас. Гроссман: то и другое одинаково ужасно.
3. Все массовые убийства основаны на идее, что личность не имеет значения, что класс, или народ, или нация, или раса важнее. Это очень старая иерархия ценностей. Племя, победив другое племя, вполне могло полностью перебить его. Тогда это не называлось геноцидом. Следы племенных войн сохранились и в Библии, и в славянской летописи: "погибоша аки обре, их же несть ни племени, ни наследка". Время от времени такая идея и позже овладевала массами (например, гайдамаками, взявшими Умань).
Сейчас, в связи с распадом коммунистической сверхдержавы и ростом национального самоосознания, происходит возвращение к трибализму. Людям кажется, что изгоями они были во вненациональном государстве, а в новом, этнически чистом, они обретут самих себя в справедливом пролетарском государстве, без лишних, эксплуататорских классов. Новый мир ничем не лучше старого. Подлинное освобождение от большевизма - это освобождение от духа ненависти. Это не в той или иной идее, а в ненависти к чуждому, социально чуждому или национально чуждому - все равно. Подлинное освобождение от тоталитаризма - в иерархии ценностей, которая была утверждена еще 2000 лет тому назад: "Я принес не мир, но меч. Разлучу отца с сыном..." Личность бытийственно глубже, чем народ. Личность непосредственно укоренена в Боге, и глубочайший корень личности - не в национальной почве, а в небе. Это не значит, что нация или семья не имеют значения, но их значение ниже, чем достоинство личности. До тех пор, пока это не понято, стрельба в Карабахе, в Осетии, в Приднестровье не прекратится. Конфликт в Крыму - возмездие за грубое нарушение прав татар, осужденных не как индивиды, не за отдельные преступления, а скопом - весь народ. Сейчас два народа, поделившие татарские дома, оказались во власти ненависти. Без выхода из ненависти. Без выхода из ненависти не будет мира.
4. Мы стоим на пороге величайшего кризиса в истории человечества. Впервые в руках людей есть средства погубить всю биосферу. Наше чувство ответственности ниже, чем наши технические возможности. Нации подобны подросткам, научившимся стрелять. На что надеяться? На сознание опасности и рост чувства ответственности. На роль глобального сознания. Если не будет глобального сознания, если ценность человека и человечества будут стоять ниже национальных интересов, национального престижа и национальной спеси,- мы непременно погибнем. Это справедливо и для планеты в целом, и для той ее части, которая когда-то была Российской империей.

(страница 1) (страница 2) (страница 3) (страница 4)

Из книги "За гранью понимания. Философы и богословы о Холокосте" (изд. "Дух i лiтера" Киев, 2003 г.)
Впервые опубликовано в журн. "Сучаснiсть" №8, Киев, 1991 г.